Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. [Произведения]
Пришли в сад, и Яшенька не утерпел, чтоб не похвастаться перед Базилем и домом и липками.
— Не правда ли, какой у нас отличный дом! — сказал он, — и как хорошо подстрижены липки! о, маменька у меня женщина с отличнейшим вкусом!
— Ну, об маменьке мы поговорим после, а теперь сходите-ка за вином… ах, жаль, что у меня нет с собой гривенника… Вчера последние с Алехой в питейный снес! — а то я непременно дал бы вам медных, и мы в складчину купили себе косушку вина!
— Помилуйте, зачем же… позвольте мне, Василии Петрович, на первый раз на свой счет вас угостить!
— Ну, валяй! я, брат, полюбил тебя, потому что ты славный малый! ты меня извини, что я тебе «ты» говорить буду… я без этого не могу!
Яшенька пошел за вином, но тут же рассудил, что операцию эту надобно совершать умненько. Поэтому он сначала пошел в дом, посмотреть, где маменька, и, узнавши, что она в своей комнате, заглянул к ней. Цель этой рекогносцировки заключалась в том, чтобы таким образом обделать дело, чтобы сама маменька предложила ему сходить в погреб. Очевидно, что в нем уже сразу обнаружилась замечательная наклонность к лукавству.
— Я надеюсь, милая маменька, — сказал он, — что вам угодно будет сделать распоряжение, чтобы обед был сегодня приличный!
— Ах, Яшенька, неужели я своего дела не знаю?
— Я совершенно уверен, милая маменька, что вам неугодно будет сконфузить меня перед моим товарищем, и пришел к вам единственно как искренно любящий вас сын…
— Ну, хорошо, хорошо, душечка… я знаю, что ты любишь меня… Ступай же, займи гостя…
— Я бы желал еще, бесценная маменька, чтобы у нас было за обедом вино, потому что спрашивал об этом Василия Петровича, и он отвечал, что выпьет с большим удовольствием…
— Ну что ж, сходи в погреб и выбери… только я бы тебе не советовала, друг мой, самому пить: для тебя это не здорово!
— Позвольте мне поблагодарить вас, милая маменька, за ваши родительские попечения обо мне, — сказал Яшенька, целуя у Натальи Павловны руку.
И действительно, он выбрал в погребе четыре бутылки вина, из которых две отдал Федьке отнести в дом, а другие две пронес под полой прямо в сад.
— Вы меня извините, Василий Петрович, — сказал он, — водки у нас нет; зато я принес рому… самого крепкого… знаете, соболевского?
И он поставил обе бутылки на стол.
— Я даже и принес под полой, — продолжал он, детски улыбаясь, — потому что этак как-то приятнее… наш кучер Митька всегда под полой водку носит, а так как вам угодно было изъявить желание, чтобы мы на сегодняшний день были ямщиками, то я…
— Браво! теперь, стало быть, надо только откупорить. Чем же, однако ж, мы откупорим?
Яшенька сконфузился, потому что идти в дом за штопором ему не хотелось, чтобы не возбудить подозрения.
— Я думал, что так… можно бы просто горлышко отбить: у нас в гусарах часто так делывали…
— Что ты, что ты? а посудина-то как же? Ведь за посудину, брат, на разгуляе крючок водки выпить дадут… Ах ты, Аким-простота!
— Так мы, Василий Петрович, пальцем-с…
— Вот это дельно! выпьем! и с этих пор чтоб было у нас все пополам!..
— Слушаю, ваше б-ла-городие! — отвечал Яшенька, представляя ямщика и выпивая прямо из бутылки.
— Отлично! из тебя будет прок! Только уж ты, сделай милость, матерью своей мне не надоедай… что ж ты не пьешь? ты гляди на меня, у меня вот уж целая половина бутылки… фю!
Но Яшенька хотя и немного еще выпил, однако ж сразу опьянел.
— Я кутила, — говорил он, — я, в-ваше б-лагородие, еще в гусарах был известен… я, коли раз сказал, что мы выпьем… и выпьем!
— Так нагруби же ты ей сейчас!
— Кому? матери-то?
— Ну да; конечно, ей.
— Что ж, и нагрублю! ты думаешь, что не нагрублю… сейчас пойду и нагрублю!
Но тут Яшенька онемел, вскочил с скамьи и быстро спрятал бутылку под поддевку. Дело в том, что на дорожке, ведущей в беседку, показалась Наталья Павловна, за которой Федька нес на подносе завтрак для молодых господ. Наталья Павловна, увидев помутившиеся глаза Яшеньки, который старался раскрывать их как можно более, сразу поняла, в чем дело.
— Ты пьян? — отрывисто сказала она, побледнев и пристально смотря в глаза сыну.
Яшенька молчал.
— Говори же: ты пьян? — приставала Наталья Павловна.
— Помилуйте, маменька… я ничего… я с Васильем Петровичем так разговариваю! — пролепетал Яшенька.
— Что ж, брат, на попятный двор, кажется! — подзыкнул Базиль, — ну, груби же!
— Я, маменька, вот как на вас смотрю! (Яшенька плюнул.) Я вас, маменька, знать не хочу.
Сказавши это, Яшенька опустился на скамью и горько заплакал.
— Лошадей господину Табуркину! — крикнула Наталья Павловна, — а с тобой, друг мой, я справлюсь!
V
Если б Наталья Павловна имела не столь мужественную натуру и менее резкие и деспотические наклонности, то могла бы из этого происшествия извлечь даже некоторую пользу для себя: известно, что человек, преступивший в первый раз, всего охотнее поддается раскаянию и что простое слово участия и ласки в таких случаях действует сильнее, нежели самые крутые и жесткие меры. Но Наталья Павловна не понимала и не могла понять это; ее прямой и узкий смысл говорил ей только, что Яшенька провинился и, следовательно, требует наказания за свою вину.
Действительно, было уже темно, когда он проснулся. Он увидел себя в своей комнате, на постели, сам не понимая, каким волшебством совершилась эта перемена. Голова его была тяжела и горяча, глаза горели, и нестерпимая жажда палила внутренности. Он встал с кровати и пошел к двери, но она была заперта снаружи. И тогда воскрес перед ним, во всей наготе, прошедший его день, и он внезапно очутился в положении человека, который накануне сделал подлость, проспал целую ночь и, проснувшись на другой день, сначала подумал, что все это скверный сон, но потом должен был убедиться, что подлость существует действительно и что как ни вертись, а расплачиваться за нее все-таки придется.
Яшенька попробовал, однако ж, постучаться, и действительно, за дверьми послышался шорох.
— Чего изволите? — отвечал заспанный голос Федьки.
— Отопри!
— Маменька не изволили приказать…
— Который час?
— Первый-с.
— Я пить хочу.
— Сейчас я доложу маменьке.
Яшенька с ужасом прислушивался к удаляющимся шагам Федьки.
— Господи! что со мной будет! что со мной будет! — восклицал он в отчаянии.
За дверьми раздалось между тем шарканье Натальи Павловны.
— За то, что ты так дурно вел себя, ты будешь сидеть три дня в своей комнате на хлебе и на воде! — сказала она и, удаляясь, прибавила — Подать пьяному барину воды!
Опять-таки повторяю: если б Наталья Павловна явилась с лаской и утешением, Яшенька навсегда и искренно подчинился бы ей. Но суровость ее возмутила даже его кроткую душу. Он кстати вспомнил, что ему двадцать пять лет и что, несмотря на это, с ним обращаются как с пятилетним ребенком; что и имение принадлежит ему, и, однако ж, он не только не распоряжается им, но даже не смеет никуда показать носа, исключая погреба, да и в тот, вероятно, отныне будет заперт для него вход. И опять воскресли перед ним и индюк, и конный двор, и плис на поддевке…
— Да что ж это такое будет! — сказал он; и начал злобно раскидывать по сторонам все, что ни попадалось ему под руку.
Он взглянул в окно; на дворе уже рассветало; багровая полоса с каждой минутой все яснее и яснее обозначалась на востоке; легкий пар поднимался от земли и прозрачною тканью стлался над окрестностью; липки стояли неподвижно, не шевеля ни одним листиком; на наружном подоконнике уже подпрыгивал воробейко, весело чирикая. Но присутствия человека еще не замечалось; не просыпались еще стада, неслышно было рожка пастушьего, не затоплялась еще печка в избе мужичка, и не расстилались по земле белесоватые столбы едкого и горького дыма… Одним словом, это был тот таинственный момент ночи, нечто промежуточное, колеблющееся между тьмою и светом, сном и бдением, о котором никто, даже поселяне, эти фаталистические наблюдатели природы, не имеют ясного понятия.
— Хорошо там! — сказал Яшенька, подходя к окну и бессознательно измеряя глазами расстояние, отделявшее окно от земли.
Федька просунул между тем сквозь едва растворенную дверь стакан с водою.
— Что маменька? — спросил Яшенька.
— Почивать легли-с.
«Почивать? — подумал Яшенька, — так вот как она меня любит! Нет, если б она меня любила, она бы глаз сомкнуть не могла, зная, что сын ее находится в таком положении…»
Яшенька несколько раз нетерпеливыми шагами прошелся по комнате.
— Нет! хорошие родители не так поступают! — рассуждал он, — ну да, я был пьян! я был непослушен! Однако ж она должна была простить меня… все любящие родители до трех раз прощают!
